Поучительная история мамы, чей ребенок ходит в детский сад с удовольствием. Первый раз - в детский сад Первый раз в садике рассказ

Елена Габитбаева

Я решила рассказать об этом, потому что в какой-то момент сделала неожиданный вывод: все в мире субъективно. Для одних события негативны, а для других - сплошной позитив.

Некоторые родители вспоминают о детском садике с кислыми минами или даже злостью, а для меня это замечательное место, где проводит время мой малыш, где он развивается, общается, мастерит поделки и потом встречает маму с такой радостью, какую никогда не вызовет круглосуточное непрерывное общение.

Моральная подготовка

Для меня детский сад - космос, что-то на грани фантастики. Потому что сама я в сад не ходила и ничего о том, как там все устроено, понятия не имела. У меня были только большие надежды и позитивный настрой. Впрочем, выбора у нас все равно не было, за неимением поблизости бабушек и дедушек. Сидеть с малышом до школы дома - идея весьма противоречивая и мне категорически не подходящая. Поэтому до первого сентября прошлого года у меня буквально «слюнки бежали» от предвкушения.

Все лето я вела со своим ребенком разъяснительные беседы.

Говорила, что скоро он будет совсем большой и, как все детки, пойдет в детский сад. Там будет весело, будут уроки рисования, физкультура, бассейн, прогулки. И главное - много детишек. Для нашего ребенка, как ни удивительно, это главное. Удивительно - потому что ни я, ни папа малыша не отличаемся особой общительностью.

На вопрос «Зачем идти в детсад?» я отвечала без запинки: «Потому что мы с папой будем работать, и тебе будет скучно одному» и «Потому что на площадках не будет детей, чтобы поиграть. Все будут в детском саду». Для нашего ребенка пустая площадка - это реальный повод задуматься.

Я рассказывала сказки про детский сад, мы гуляли вдоль забора соседнего садика и ходили смотреть на наш.

Внешний вид нашего государственного детского сада облегчал мне задачу: огромная ухоженная территория, новое красивое здание, картинки на стенах и рыбки в аквариумах. Все располагает к тому, чтобы здесь задержаться.

В общем, я перестаралась, потому что одним прекрасным августовским днем мой ребенок устроил на улице страшную истерику: «Хочу в детский сад!!!».

Причем долгое время я не могла его понять - с речью у нас все было плохо. В итоге мне пришлось уговаривать яростного фаната детских садов еще немножко подождать. Я была не против отправить его уже в августе, но заведующая не разрешила, потому как воспитатели были в отпусках.

Мой ребенок знает, что такое оставаться без мамы. Расставания с мамой были «отрепетированы» еще на первом году жизни, когда к нам приходила няня.

Поэтому я давно знаю, что «уходя - уходи». Без лишних ласк, слез, разговоров и сомнений. Поцелуй - и пока.

Мы «репетировали» также в игровых комнатах. В торговом центре возле дома был такой игровой уголок, где можно было оставить ребенка с воспитателем. Это довольно экстремальный вариант, потому как оставлять ребенка в новом месте с незнакомым человеком, по мне, рискованно. Поначалу я просто сидела в сторонке. Потом бегала за кофе с булочкой. А позже могла позволить себе провести двадцать минут в магазине. Обо мне никто не вспоминал.

О первом дне

Мы пришли в детский сад 31 августа. Выбрали шкафчик, посмотрели кроватку, ребенок остался, а я ушла. Правда, недалеко.

У меня так сильно стучало сердце, что я не могла отойти от сада дальше, чем на 300 метров, ожидая телефонного звонка и просьб его забрать.

Три часа я прогуляла вокруг детского сада. Не могла ни есть, ни пить. Это был самый волнительный день в моей жизни.

Для моего ребенка этот день тоже был особенным, но выразилось это по-другому. Когда я пришла за ним на прогулку, ребенок счастливый бегал по площадке с другими малышами. Они играли в «самолетики». Увидев меня, он радостно упрыгал в мою сторону и сообщил, что было очень весело.

О том, что волновало больше всего

Не сказать, что мы готовили ребенка к садику на всех фронтах. В моральном плане велась активная пропаганда, чего нельзя сказать о других сторонах вопроса. Бытовых.

Мой ребенок никогда не одевался и не обувался сам, он писал во сне, мало кушал и спал до 11 утра. Все попытки подстроиться под детсадовский график оканчивались провалом.

В конце концов я бросила это неблагодарное дело. Просто однажды, заснув в 12 ночи, мы встали в 7:30. И все. Естественно, устав, мой ребенок заснул во втором часу. Мы мгновенно перешли на новый режим. И практикуем этот подход до сих пор. Ни в коем случае никому его не рекомендую.

Просто я знаю, что мой ребенок без проблем встанет тогда, когда это надо, если его ждет что-то новое и интересное.

Мои волнения были напрасными. С первого же дня у моего ребенка появились новые слова, выяснилось, что он умеет сам снимать и надевать штаны и даже ходить в туалет. Оказывается, он ни на кого не кричит, слушается во всем, сам разувается и ест кашу. Я не говорю о том, что детей не надо подготавливать, делать все за них, ожидая чуда - что они в какой-то момент сами захотят одеваться или умываться без чужой помощи. Просто я подумала, что дух коллективизма - сильнейший мотиватор.

И в нашем случае это сработало:

глядя на других, наш неумеха стал сам натягивать колготки с громким пыхтением.

Нет, конечно, не всё было идеально. И нас журили за то, что он не умеет себя обслуживать. Все дети разные. Кто-то не добегал до туалета, кто-то не любил есть сам, кто-то не слушался, кто-то тихо сидел в уголке… И кому как не родителям знать слабые места ребенка и верить в то, что он справится с любыми трудностями!

О речи ребенка

Наш ребенок говорил хуже всех. К 2 годам и 10 месяцам у него было всего несколько фраз, и те он произносил совершенно невнятно.

В первый же день в саду сына, как говорится, прорвало. Оказалось, что он умеет говорить.

С произношением, конечно, было туго. Наши воспитатели предупреждали об этом логопеда. Но с младшими группами логопеды еще не работают. И правильно. К концу учебного года наша речь сильно прогрессировала. Произношение исправилось, и теперь его очень трудно (точнее, невозможно) заставить замолчать. Приходит домой - и поет детсадовские песенки.

Об адаптации

Наш первый год в садике был очень неспешным. Около трех недель мы ходили только до обеда. Потом я впервые оставила ребенка на сон.

Заснул со всеми, как миленький, хотя дома засыпает исключительно в обнимку со мной.

Правда, потом он приболел, и мы начинали все сначала.

Самым неприятным периодом была осень. Зима, на удивление, - самым спокойным. Меньше болезней и больше бассейна. Несмотря на то, что практически сразу после бассейна мы выходили на двадцатиградусный мороз, все обходилось.

О буднях

Нашему гиперактивному парню больше всего нравятся уроки физкультуры, бассейн и музыка. Он любит не только прыгать в длину, но и танцевать. Впрочем, записываться на хореографию нас разубедили. Внимательный воспитатель сразу раскусила нашего ребенка. «Там все очень строго, нужно слушаться, все делать, как надо, а Тима такой…» В точку. Он у нас любит «ворон посчитать», и иногда до него не докричишься, если он занят чем-то своим.

Бассейн стал нашей палочкой-выручалочкой и поводом, чтобы с удовольствием остаться в садике до вечера.

Когда я впервые оставила своего ребенка до 5 вечера, я волновалась почти как в первый день. Но была снова приятно удивлена. Он выбежал из группы и, задыхаясь от возбуждения, стал рассказывать о том, как он плавал в бассейне и что ему ужасно понравилось. В этом году мы будем посещать эти занятия дополнительно.

В младшей группе мы дополнительно занимались только лечебной физкультурой, и то уже весной. На мой взгляд, этого достаточно. Перегружать ребенка мне не хочется. Мне важно, чтобы у него развивалась фантазия, чтобы он учился познавать окружающий и свой внутренний мир. Ведь всем нужно иногда побыть с самим собой. А как найти время на себя, если ты до ночи на развивающих занятиях?

О праздниках

Каждый месяц в нашем детском саду устраивают кукольные спектакли. Каждый праздник мы ждем с нетерпением и новым костюмом. Ребенку очень нравится.

На самые большие праздники приглашают родителей. Работа, конечно, в этот день «вылетает в трубу», потому что по окончанию начинаются вопли «Мама, хочу домой!». Одних забирают - других нет. Те, кто остался, обиженно плачут. Так что мы старались в такие дни тоже забирать своего домой.

О еде

Еда, говорят, вкусная. По крайней мере, наш ребенок ест в садике всё. На стене висит табличка с ростом и весом, показатели за сентябрь и май. К маю все выросли и поправились. Мы набрали почти два килограмма. Если бы половину учебного года мы не провели дома, растолстели бы еще сильней.

Дома наш парень обычно на диете - две ложки каши утром, полтарелки супа на обед да макароны вечером. У всех свои проблемы. Я просила, чтобы моего ребенка не кормили насильно. Одна бабушка на детской площадке переживала за своего малыша по другому поводу:

Он же не будет там наедаться! Он знаете сколько ест дома! Съест свою порцию, потом мою - и еще в рот заглядывает.

Об отношении к детям

Конечно, воспитатели кричат и ругаются. Но я сама кричу и ругаюсь и криминала в этом не вижу. Я только вижу, что мой ребенок всегда весел и бодр. Больше всех он, правда, привязан к нянечке. Только о ней и говорит. На воспитателей он смотрит совершенно равнодушно.

В новом году у нас новые воспитатели. Я немного переживала. Спрашиваю: «Ну как тебе новые воспитатели?» «А никак», - отвечает мой стрессоустойчивый сын. И так бывает.

Большинство деток все-таки разборчивы. Наш лучший друг безумно любил одну и не любил вторую воспитательницу. И плакал, если утром его встречала «не та». Конечно, дети не любят, когда на них кричат. Но я не наблюдала, чтобы какого-то малыша действительно жестоко ругали. Обычно это просто наведение порядка в коллективе.

О болезнях

Выходных у нас было предостаточно. Можно сказать, что детский сад потому и был для нас праздником, что полноценных «рабочих» дней было не очень много. Не помню, чтобы до весны мы могли «продержаться» всю неделю. Иногда мы нарочно устраивали выходной в среду или пятницу, чтобы куда-нибудь съездить. Но чаще всего просто болели.

Осенью и весной нас мучил постоянный насморк. Впрочем, и до садика мы болели каждые две недели.

Поэтому большой беды я в этом не видела. Обычно во вторник или среду у ребенка появлялись сопли. Однажды они стали зеленого цвета - с такими мы еще не сталкивались. Злостная инфекция не обошла в нашей семье никого. Ребенок болел две недели, папа - два дня, а я - два месяца.

О том, как я ходила в садик (2-я часть трилогии "Надины истории")

Я ненавидела садик. Мне нужно было ходить туда все дни кроме субботы и воскресенья. Всю неделю я ждала пятницу, потому что впереди были выходные. А когда в воскресенье папа включал дома свет, выходным приходит конец. Было ясно, что скоро нас погонят спать, и на завтра идти в садик.
Иногда мама меня отпрашивала. Звонила заведующей и говорила, что Надя Ковалева сегодня в садик не пойдет, потому что недомогает. А я лежала под одеялом, улыбалась, и думала, что Надя Ковалева – это я! И я домогаю, но мама отбила меня от вражеского стана, и сегодня я буду дома, с ней и с Любой! И можно будет играть в куклы весь день!
Каждое утро перед садиком у меня болел живот и меня тошнило. Я натягивала на себя колготки и штаны, смотрела, как Вера собирается в школу, и завидовала, что ей не нужно ходить в садик. Мы шли по выпавшему снегу, из окон домов лился жёлтый электрический свет, и пахло зимой. Мама шла быстро. А я - быстро-быстро. Дорога до садика была последним глотком свободы, а мама – последней ниточкой, которая связывала меня с домом.
Как только мы заходили в садик, запах утренней еды тут же залетал в мой нос, и тошнило еще сильней. Каша и какао. Каша… такая слизкая, желто-белая, густая и вся в комочках, а в середине подтаявший кусочек масла. Какао… горячее, коричневое, а сверху пленочка. Если коснуться этой пленочки губами, то передергиваются плечи и по телу идет дрожь.
Каждое утро я сосредоточенно соображала, куда мне деть целую тарелку слизкой каши и как выпить какао, не коснувшись губами пленки. Я мечтала о шапке-невидимке. Сидела и боялась, что терпению воспитателей когда-нибудь придет окончательный конец. Но съесть эту слизкую кашу - все равно, что съесть кнопочки от мозаики или плюшевого зайца. Я сидела и ложкой рисовала в ней кружочки, гоняла кусок масла по краям, пока он не растает, откладывала немного желтой слизи под тарелку, чтобы были видны следы моей едьбы, и выжидала окончания моих мук.
Так проходило каждое утро. Как только запах садовской еды достигал моего носа, я знала, что начинается новый день.
У нас было две воспитательницы. Одна - добрая, другая – злая. Галина Викторовна и Ирина Владимировна. Галину Викторовну мы вообще не боялись. У нее был тихий голос, длинная бархатная юбка и один ее глаз косил. Именно этот косящий глаз как-то завораживал, и делал для меня Галину Викторовну доброй и красивой. Ирина Владимировна говорила громко, была худой, всегда носила большие очки, длинную плиссированную юбку, с нарисованными на ней цветами, и широкий черный ремень-резинку, обтягивающий ее тонкую талию. И все это говорило о том, что она злая. Я всегда радовалась, когда приходила Галина Викторовна и уходила Ирина Владимировна. До той поры, пока Галина Викторовна мне не наврала. Было это так.
Мы с мамой бежали в сад быстрее обычного, и я не успела настроиться на кашу, какао, и вообще на весь день в саду. Про живот мама не поверила. Шансов не было никаких. Я стеснялась плакать в саду, и переживала все свои страдания молча. Но на этот раз не выдержала, и, что было сил, разревелась. Мама раздевала меня, успокаивала, говорила, что ей нужно бежать на работу, но я решила, что ни за что здесь не останусь и, вздрагивая от рыданий, вцепилась в ее пальто. Галина Викторовна оторвала меня от мамы и на руках унесла в группу. Слезы мои водопадом катились из глаз. Я вспомнила, что можно последний раз взглянуть на маму в окно, пока она не ушла далеко, и побежала к подоконнику. Но мама была уже далеко-далеко, и от обиды и горя я заревела еще громче. Тогда Галина Викторовна подошла ко мне.
- Если ты перестанешь реветь, когда я закончу принимать детей, мы поедем к твоей маме на работу. - Я посмотрела на нее, как на Бога и тут же перестала плакать. Добрее человека не было на всем белом свете. Я решила, пока Галина Викторовна принимает детей, подготовиться к поездке и одеть колготки. Побежала в раздевалку, открыла свою кабинку, оттуда повело запахом дома и тонким ароматом маминых духов. Комок подкатил к моему горлу, но я зажмурилась и не заплакала.…
Когда все дети пришли в сад, нянечка крикнула садиться завтракать, и все пошли садиться. Я смотрела на Галину Викторовну и ждала, что сейчас она возьмет меня за руку, и мы поедем к маме на работу. Но она тоже села и стала есть. Тогда я подумала, что после завтрака, она наконец-то вспомнит, что обещала мне. Но и после завтрака, она делала вид, будто никуда мы и не собирались ехать. Я следила за каждым ее движением, думая, что вот-вот она все сделает, и мы поедем. Я верила ей до самого сон часа. Пока, наконец, не поняла, что никуда она меня не повезет. После этого случая я не вывела Галину Викторовну из добрых, но стала считать ее врушей. Доброй врушей.
Один раз я тоже обманула воспитателей. Не специально, так получилось.
Как-то раз я достала из носа козявку, и случилось это в очень неподходящий для меня момент – носового платка не было, Ирина Владимировна торопила нас на прогулку, и идти к раковине мне бы не разрешила. А сказать ей:
- Извините, но мне некуда деть козявку! - так сказать я не могла…. Сама не знаю как, но эта жительница моего носа оказалась прилепленной к двери, ведущей в группу.
Мы пошли гулять, и я про нее совсем забыла. Но когда мы проснулись, я увидела, что Ирина Владимировна почему-то не ушла домой, а осталась вместе с Галиной Викторовной. Они ходили хмурые, и сказали всем сесть за столы на стульчики. Мы сели. И тут я поняла, что хуже дня в моей жизни еще не бывало. Ирина Владимировна начала спрашивать, чья это козявка висит на двери, и требовать, чтобы этот человек признался. Этот человек сидел ни живой, ни мертвый, и даже если бы очень хотел признаться, то у него бы не вышло, так как дар речи был утерян. Мне стало очень жарко, будто на меня вылили ведро кипятка. Все молчали. Тогда Ирина Владимировна сказала, что пройдет и посмотрит каждому в глаза, и поймет, кто это сделал. Мои ладошки стали мокрыми, я почувствовала, что сейчас умру. Когда и как она проходила мимо меня и смотрела мне в глаза, я не помню, так как меня в себе не было. Видимо поэтому, она ничего не поняла. Потом они посовещались с Галиной Викторовной, и объявили, что козявку будет оттирать Дима Медведкин. Я не знала, почему они так решили, но подумала, что это потому, что у Димки все время сопливый нос. Медведкин разревелся и стал говорить, что это не он, не он. Мое положение было ужасным. Но тут за кем-то пришли родители, началась суматоха, и никто не пошел ее оттирать. А на утро я потихоньку посмотрела на то место на двери, и там ничего уже не было.
…
Каждый день в садике я выжидала, когда меня заберут домой. Я ходила по группе и не знала, чем мне заняться. Смотрела в окно, собирала мозаику, листала книжки с картинками, и хотела домой. Домой.
Дети играли в домик. Таня Филимохина – самая красивая девочка в нашей группе, была мамой, Юра Гусев – самый красивый мальчик в нашей группе, был папой. У них были сын и дочь, подруга Тани и друг Юры, а остальные дети были кошками, собаками, и прочей живностью. Они ползали на четвереньках и постоянно мяукали и гавкали, а Таня с Юрой кормили их из мисок и понарошку давали им хлеб. Я не хотела быть ни кошкой, ни собакой, поэтому в игру не шла, а только смотрела, как они играют.
Иногда дети подлизывались к воспитателям. Они обступали Галину Викторовну или Ирину Владимировну и задавали им какие-нибудь вопросы об их жизни. А воспитатели добрели, сладкими голосами рассказывали какие-то истории и поглаживали детей по челкам. Я бы рада была тоже поподлизываться, но у меня не получалось. Я не знала, что у них спросить. Мне было интересно, почему у Галины Викторовны косит один глаз, и почему у Ирины Владимировны, такой взрослой тетеньки, нет мужа, но я стеснялась спрашивать об этом.
Когда кто-нибудь кого-нибудь обижал, то обиженный говорил:
- Все будет рассказано!
- Рассказывай-рассказывай, пальчиком показывай, ябеда-корябеда! – говорил обидчик. Когда обижали меня, я тоже хотела быть ябедой, но не могла подойти и рассказать все воспитателям, рот переставал открываться, и я не знала, с какого слова нужно начать и как громко это нужно говорить. Несколько раз я пробовала, но выходило так тихо, что воспитатели меня не слышали и не замечали.
Также было и на занятиях. Когда мы лепили или рисовали, все было хорошо. Я лепила грибы: палочку-ножку и сверху шляпку. Получалось красиво. А рисовала – солнце, домик и дорогу, идущую от домика в сторону солнца. Но лепили и рисовали на занятиях мы не часто. Чаще всего мы учили птиц и названия деревьев. Птицы все время то улетали в жаркие страны, то возвращались обратно. Одни жили на деревьях, другие – в скворечниках, третьи – вообще неизвестно где. У одних была красная грудка, у других желтая, клювики тоже у всех были разные. И ноги тоже. Я никак не могла всех пернатых вместить в свою голову. Были две птицы, которых я знала наверняка – это голубь и курица. Все остальные были для меня просто птицами. Но даже когда вопрос был про голубя или курицу, я не успевала поднять руку. Пока я ее только поднимала, кто-нибудь без руки уже кричал:
- Ку-у-урица!
Было обидно, ведь про куриц я знала все.
С деревьями было еще хуже. Я помнила наверняка только березу и елку. Все остальные деревья были для меня просто одним большим лесом. Зачем мы учили деревья и птиц, я не понимала. Папа говорил, что самое главное – это математика. А про птиц и деревья он ничего не говорил.
Но самое сложное было составить рассказ по картине. Чаще всего нам показывали картину, где была нарисована лошадь, запряжённая в сани, лес, зимняя дорога и двухэтажный желтый дом с подъездом. Картина была красивая, и мне нравилось ее рассматривать, но что именно нужно было говорить, я не знала. Я могла сказать, что лошадь похожа на бабину, только сани у бабы повыше. Что лошади там скучно стоять одной, и она ждет, когда же за ней придут. Что я бы хотела прокатиться в санях у этой лошадки. Все. Больше ничего сказать я не могла, и поэтому молчала. То, что эту картину нарисовал Суриков, нам повторяли миллион миллионов раз. И мы запомнили. И для меня Суриков стал самым главным художником и единственным, фамилию которого я знала наизусть. Поэтому когда нам показали «Грачей», я и не сомневалась, что это мог быть только Суриков.
- Дети, кто написал эту картину?
Все молчали.
- Суриков…, - тихо сказала я.
- Нет, Ковалева! Саврасов!
- Саврасов?! Еще и Саврасова запоминать…, – думала я про себя, полыхая красными щеками.
Тяжело было и с загадками. Я не понимала, для чего их загадывают. Галина Викторовна не успевала договорить до конца, как кто-нибудь из детей тут же выкрикивал ответ. Она хвалила ребенка, и загадывала дальше. Этот же ребенок во все горло тут же орал следующий ответ, она его хвалила, и читала дальше. Я не понимала ни загадку, ни отгадку, поэтому знала только самые простые загадки: «два конца, два кольца», «зимой и летом одним цветом», «сидит девица в темнице, а коса на улице». Их знали все, и отвечали хором, нараспев.
…
Каждую среду у нас был бассейн. Каждый вторник вечером я умоляла маму отпросить меня завтра от садика. Иногда получалось, и я была счастлива.
У воспитательницы, которая занималась с нами в бассейне, были пышные волосы, как у пуделя, свисток и голос, которым она кричала громче свистка. А еще у нее были розовые мыльницы, очень красивые, но самое главное – розовые! Когда я представляла себя принцессой, то на моих ногах всегда были точно такие же мыльницы.
Все время, пока мы были в бассейне, я боролась за свою жизнь. Самое главное - уши. Не знаю, почему другие дети ныряли под воду и ничего не боялись. Мои же уши должны были оставаться сухими. Если в них затечет вода, куда она дальше потечет? В мозг. А обратно как?
Тренер, что было сил орала:
- Приседаем! С головой! Приседаем. Раз-два, раз-два, раз-два! Ковалева, садись в воду, я вижу твою голову!
Ковалева краснела, но не хотела, чтобы ее мозг испортился из-за бассейновой воды. Тренер показывала нам, как нужно плавать: брасом и кроликом. Для меня все было одно, потому что одновременно я не могла барахтать и ногами, и руками, держать голову высоко над водой, чтобы вода не затекла мне в уши, и не тонуть. Когда ей приходило в голову устраивать нам соревнования по плаванью, я переставала откликаться на свою фамилию. Кто такая Ковалева? А откуда я знаю.
- На старт, внимание, марш! - Дети начинали часто дрыгать ногами и руками, и отплывали от бортиков. А я шагала по дну вслед за ними.
- Ковалева! Плыви! Плыви! По дну не ходим! Плывем!
- Не знаю, как там ваша Ковалева, а я дойду пешком, – думала я про себя. Я ее боялась. Орала она громко. Но она была на суше, в штанах, футболке и в мыльницах. А я - в воде. И она к нам никогда не залазила. А еще мне нужно было спасать свои уши и мозг. И я шла пешком.
…
Если меня забирали до сончаса – это было блаженством! Если кого-то из детей забирали до сна, я завидовала, что было сил.
Мы ложились в свои кровати после обеда, и над нами стояли, пока все до единого не уснут. Воспитатели говорили, что руки нужно класть лодочкой под голову и закрывать глаза. Скоро по рукам начинали бегать мурашки. Время тянулось и потом останавливалось вовсе. Когда, наконец, воспитатели выходили из нашей спальни, я ложилась на спину, открывала глаза и смотрела в потолок, на треугольные пимпочки. Потом я разглядывала спящих детей. А потом смотрела в окно и хотела домой до самого конца бесконечного сончаса.
Однажды мне зачем-то поставили на сончас горчичник. Мокрый желтый квадрат прилепили на мою грудь, и уже через минуту я мечтала его снять и поцарапать ногтями всю кожу под ним. Я зажмурила глаза, что было сил, потому что терпеть уже не могла. Мне хотелось кричать во весь рот. Что было дальше я не помню. Помню только, что проснулась я самая последняя, почти все дети уже встали и заправили свои кровати. Я почувствовала, что мой живот горит так, будто на него поставили горячий утюг. Подняла майку – на животе лежал горчичник.
- Надя, ты чего тут сидишь? Наденька, Боже! Ты чего не позвала меня. Я же тебе сказала, как зажжет – сразу зови.
Она так не говорила. Но рот мой опять крепко закрылся и я промолчала. Пошла надевать юбку с футболкой. Широкая и тугая резинка юбки впилась в мой красный живот так, будто миллион миллионов гусей меня пребольно ущипнули.
Мама забрала меня, когда на улице было уже темно. Мы шли и хрустели свежим снегом.
- А мне сегодня на сончасе горчичник на живот ставили!
- Как на живот?! На грудь?
- Сначала на грудь, а потом на живот…
- На какой живот? Ты что выдумываешь?!
- На живот.
На следующее утро мама долго разговаривала с Галиной Викторовной. Из всех слов, я услышала только, как воспитательница говорила, что «горчичник сполз», и что «Надя не позвала». После чего мама пообещала, что больше в садике мне не будут ставить горчичники никогда.
- Ни на живот, ни на куда?!
- Никуда. Никуда!
…
На занятие мы принесли пяльцы, разноцветные нитки и белые носовые платки.
- Дети, скоро восьмое марта! Мы будем вышивать платки для мам! – сказала Ирина Владимировна, и мы принялись тыкать иголки в линии, начерченные на платках простым карандашом.
Ирина Владимировна нам сказала, что скоро будет утренник, и там будет конкурс девочек. Зачем проводить этот конкурс, если и так все знают, что самая красивая девочка в нашей группе - Таня Филимохина?
Сказали шить платья, научиться делать салат, разучить танец и дома с мамой приготовить что-нибудь сладкое, торт или печенье, и принести на утренник.
Мама принялась шить. Платье было красивое, с пышной юбкой, на которой были нарисованы голубые розы, а вверху оно было белое, и мама розово-блестящей ниткой сама вышила бутон цветка, который весь переливался и светился. Меня научили делать винегрет, мы делали его с Верой три раза. Я поняла, что это не сложно, и как бы ты его не сделала, отравиться никак нельзя: все равно, положишь ты вперед картошку или соленые огурцы. Самое главное – чтобы кубики были поровнее.
Танец мы учили в садике. С мальчиками. Мне не достался Юра Гусев, я танцевала с Валерой Ивлевым. Он отставал от музыки, когда надо было кружиться - он смотрел на воспитательницу, когда надо было делать каблучок - он кружился, когда надо было хлопать – делал каблучок. Мы бежали вприпрыжку по музыкальному залу, и я волокла его вперед изо всех сил, так как следующая пара наступала нам на пятки. Его ладошки были обмякшие и выскальзывали их моих рук. Если мама говорила мне:
- Не будь мямлей! – Я всегда представляла себе, что мямля выглядят именно, как Валера Ивлев, и не хотела быть как он. И танцевать с ним я тоже не хотела. Но меня поставили с Валерой.
Я мечтала, чтобы меня выбрали, самой лучшей девочкой.
В ночь перед конкурсом мы стряпали торт. Мама взяла вафельницу у тети Томы с четвертого этажа, и до часу ночи мы делали вафельные коржи, пока мама не погнала нас с Верой спать. Она уже одна намазала их кремом и сделала красные ягодки, точно такие же, как на магазинских пирожных-корзиночках. Утром вафельный торт стоял на столе, я понюхала его и потрогала пальцем все ягодки. Мама такой ни разу нам не стряпала, и было жаль нести его в садик.
Я хотела спать, так как всю ночь спала на бигудях. Они втыкались мне в голову, было неудобно и колюче. Мы отправились в садик, мама несла на плечиках мое платье, а я в руках торт.
В садике была суматоха, женщины не снимали шапок и ходили по группе прямо в них. Пахло духами. Мама нарумянила мне щеки, подкрасила помадой губы и сделала прическу, как у принцессы. Я надела белые капроновые колготки и свое платье с розово-блестящим бутоном. И мы пошли в музыкальный зал. Мамы в шапках и папы уселись на большие стульчики и стали ждать.
Первым был конкурс салатов. Я резала, как могла быстро, сначала маленькими кубиками, потом большими и под конец – огромными. Получилось вкусно. Я воткнула ветку зеленого лука в салат, как учила мама. Получилось красиво. Стол жюри оброс чашками с винегретами.
Потом мы танцевали, я тащила Ивлева, как могла, но чем быстрее бежала вприпрыжку я, тем медленнее бежал он, а на поворотах его относило в сторону зрителей, так что приходилось с еще большей силой тащить его на себя. Музыку я почти не слышала, видно было только, как мелькают в танце другие дети, и было ясно, что когда надо было делать каблучок - мы кружились, когда надо было хлопать – делали каблучок.
Нам сказали, что жюри нужно подумать. А мы тем временем вместе с родителями можем отведать сладости, которые все принесли из дома. Дети побежали к столу с тортами и печеньем, и начали растаскивать угощения, не различая, где чье, и кто его всю ночь стряпал. Мой вафельный торт с вкусными красными ягодками схватила Таня Филимохина и потащила к столу, где были ее родители. Я проводила его глазами, мысленно с ним прощаясь и так и не веря, что мне и маме не удастся его попробовать. Но когда я увидела, что Филимохина съела уже все ягодки, которые я еще утром трогала пальцем, от обиды щеки мои полыхнули, и к горлу подкатил комок. Я повернулась к столу – там остались только орешки со сгущенкой. Я взяла печенье и побрела к маме.
- Прохлопала?
Маме печенье не понравилось. Мне тоже.
Стали объявлять победительницу. Все затихли.
- В конкурсе «А ну-ка, девочки!» победила … Аня Добрынина!
Аня недавно пришла к нам в группу. У нее папа – милиционер. Иногда мы с ней играли вместе в куклы. Я немножко за нее обрадовалась. Конечно, винегрет у нее был без зеленого лука, и розово-блестящей розы тоже не было на платье, и торта с ягодками…. Но я не сильно огорчилась.
Ирина Владимировна пробежала мимо меня, я повернулась и увидела, как она обнимает плачущую Филимохину, и носовым платком вытирает ей слезы. Филимохина ревела громко. Воспитательница, которая была у нас главной по музыке, принесла ей стакан с водой. Потом началась суматоха за столом, где стояли наши винегреты, взрослые громко спорили, и немного погодя объявили, что второе место заняла Таня Филимохина.
Я заняла третье место. Также как и все остальные девочки из нашей группы.
…
Перед самым выпускным вечером мама пошла в садик на родительское собрание. Она вернулась расстроенная и заплаканная.
- Мам, что вам там говорили?
- Про выпускной, про экскурсию.
- А еще? Ну, скажи, скажи, скажи-и-и!
- Ничего…
Перед сном я пошла в туалет и услышала, как мама на кухне говорила папе:
- … там называли будущих отличников и будущих ударников. Надю не назвали ни там, ни там…
В музыкальном зале мы репетировали песни и стихи о том, как нам жаль уходить из садика.
Не день, не два, а много лет
Ходил ты в детский сад.
Встречал в дороге ты рассвет
И провожал закат.
Тебя любили, берегли,
Чтоб ты счастливым рос,
Тебе ответить здесь могли
На твой любой вопрос.
Ты повзрослел, малыш, теперь
Ты многое узнал,
Здесь в мир открыли тебе дверь,
Чтоб смело ты шагал.
Стал детский сад тебе родным,
Как будто мамы взгляд,
Но бьют часы, расстаться с ним
Они тебе велят.
Под шелест листьев сентября
Пойдешь ты в первый класс,
Но не забудем мы тебя,
А ты … ты помни нас!

Когда мы пели, многие родители плакали. Мне тоже хотелось плакать, в груди порхала стая бабочек, и я была самым счастливым ребёнком на всем белом свете.

Эта форумная подборка веселых историй давно уже гуляет по интернету. Но я каждый раз умиленно улыбаюсь, когда снова натыкаюсь на ее на каком-нибудь из ресурсов.

Если вы еще не знакомы с этими детскими анекдотами из жизни - сделайте это сейчас. Гарантирую - вы не пожалеете!

Одна мамочка сдает свое чадо в детский сад. Первый раз и для нее и для него.

Идут, по дороге даются различные указания по поводу подчинения старшим, ни с кем не ругаться, всех слушаться ну и т. д. Приходят, она быстренько отбегает в сторону, чтобы полюбезничать с воспитательницей и, возвращаясь к ребенку, передает его в руки воспитателя (или нянечки?) А сама отходит в сторону и смотрит, вытирая скупую слезу. Няня берет ребенка под руку и подводит к рядам раздевалочных шкафчиков:

Ну,- говорит, - выбирай себе шкафчик, который больше нравится.

У ребенка на лице кризис, легкое помешательство, потом бросает тоскливый взгляд на мамку и протягивает ручку к шкафчику "с грушей". Дальше все офигели: он залазит в шкафчик, робко прикрывает за собой дверку и говорит: "Прощай, мама..."

Няня в шоке, мама в ужасе, а занавес медленно опускается...

Антошке было года 3, накупив продуктов зашли мы в какой-то маленький магазинчик, при котором была пивнушка, за столиками основательно поддатые дедульки. Я стою рассматриваю тортики и тяжко вздыхаю, ребенок вертится среди столиков. Вдруг ко мне подходит один дедок, обнимая за плечи, спрашивает - не хочу ли я торта?.. Боясь пьяных я подхватываю Антошку и скорее из магазина. Вечером за столом папа спрашивает, что у нас к чаю, и тут ребенок хитро выдает: "А дядя, который маму обнимал, так тортик нам и не купил!"

Андрюше подарили первые в его жизни домашние тапочки, он померил, и говорит: "Мама, а где у нас тараканы?"

У нас Масяня в 1,2 пела Чижик-пыжык", а получалось конкретно "Дедик-педик". Свекр был взбешон на всю оставшуюся жисть - ненавидит всех до сих пор, уверен, что это мы научили...

У меня племянник (4 года), когда меня оставили с ним посидеть, подробно рассказывал, о том, как они у бабушки пили брагу, а когда брага закончилась, прабабушка стала бить его кружкой по голове, и это при том-то что они порядочнейшие люди!

И еще: рассказывал как папа у них курит и ему дает затянуться (папа у них не курит).

Я когда рассказала сестре, она в шоке была, и сказала, что историю про брагу он рассказал всему садику, они так самоутверждаются!

Любит помогать маме во всем. Хвалю: "Кошка с собакой не помогут, сЫночка только поможет".

Гостит у бабушки, собирает конструктор. Мимо проходит дедушка и слышит негромкое ворчанье: "...ни одна собака не поможет..." Дедушка в шоке, бабушка в ауте. Пока им не озвучили "оригинал"...

Забираю сына из садика, воспитательница мне говорит: "Завтра принесите столько-то денег".

Ребенок мой отвечает: "Да мы не успеваем деньги зарабатывать и в садик носить! У нас в холодильнике ничего нету- только масло и сыр".

Слава воспитательнице, она железобетонно спокойно сказала "Ну позавтракать и масла с сыром хватит, а обедаешь и ужинаешь ты в садике".

Ужас! я не знала куда от стыда деться!

Как-то поехали мы к сестре в лагерь (мне было 4-5 лет). Забрали ее и пошли за ягодами. Забрались на горку, довольно крутую и разбрелись все в разные стороны. Мама осталась внизу около машины. Я набрала ягод маме и решила ей отнести. Смотрю - ее внизу нет и машины нет (просто из-за дерева не было видно). Я уже вокруг никого не вижу, бегу вниз и реву. Тут я подумала, что ЕСЛИ ВДРУГ УДАРЮСЬ ГОЛОВОЙ О ДЕРЕВО (я бежала по лесу с крутой горки), то ГЛАЗА МОГУТ ВЫПАСТЬ ОТ УДАРА. Пришлось бежать с закрытыми глазами. От этого стало еще страшнее. Бегу и реву громче и громче. Потом, конечно, было смешно...

Уходим из группы развития, одеваемся. Развлекаю по мере одевания - посмотри, рядом тетя тоже одевает шапку... И Макс громко выдает: "Из кисы". Ускоряюсь, параллельно бормочу: "Ну почему же из кисы... из норки". "Нет, из кисы. Из нашей?" - требовательно спрашивает ребенок (у нас сиамка, а шапка из светлой норки). "Нет" - я еще ускоряю засовывание в комбез. "А", - успокаивается Макс, и вступает в диалог с тетей: "Киса теплая..." - сообщает он ей... Сую детя под мышку, несу к выходу. И уже из под руки он озабоченно спрашивает тетю на всю раздевалку: "Не царапалась?"…

История вторая

ПЕРВЫЙ РАЗ В ДЕТСКИЙ САД

Утром обычно папа отводил Веру в детский сад в коллектив к детям. А сам отправлялся на работу. Бабушка Лариса Леонидовна шла в соседний ЖЭК кружком кройки и шитья руководить. Мама в школу уходила учительствовать. Куда Анфису девать?

Как куда? - решил папа. - Пусть тоже в детский сад идёт.

У входа в младшую группу стояла старшая воспитательница Елизавета Николаевна. Папа ей сказал:

А у нас прибавление!

Елизавета Николаевна обрадовалась и говорит:

Ребята, какая радость, у нашей Веры родился братик.

Это не братик, - сказал папа.

Дорогие ребята, у Веры в семье сестричка родилась!

Это не сестричка, - снова сказал папа.

А Анфиса к Елизавете Николаевне мордочкой повернулась. Воспитательница совсем растерялась:

Какая радость. У Веры в семье родился негритёнок.

Да нет же! - говорит папа. - Это не негритёнок.

Это обезьянка! - говорит Вера.

И все ребята закричали:

Обезьянка! Обезьянка! Иди сюда!

Можно ей побыть в детском саду? - спрашивает папа.

В живом уголке?

Нет. Вместе с ребятами.

Это не положено, - говорит воспитательница. - Может быть, ваша обезьянка на лампочках висит? Или всех колотит половником? А может, она любит цветочные горшки по комнате рассыпать?

А вы её на цепочку посадите, - предложил папа.

Ни за что! - ответила Елизавета Николаевна. - Это так непедагогично!

И решили они так. Папа оставит Анфису в детском саду, но будет через каждый час звонить - спрашивать, как дела. Если Анфиса начнёт горшками бросаться или с половником за директором бегать, папа её сразу заберёт. А если Анфиса будет себя хорошо вести, спать, как все дети, тогда её навсегда оставят в детском саду. Возьмут в младшую группу.

И папа ушёл.

Дети окружили Анфису и стали ей всё давать. Наташа Грищенкова дала ей яблоко. Боря Голдовский - машинку. Виталик Елисеев дал ей зайца одноухого. А Таня Федосова - книжку про овощи.

Анфиса всё это брала. Сначала одной ладошкой, потом второй, потом третьей, потом четвёртой. Так как стоять она уже не могла, она легла на спину и по очереди стала свои сокровища в рот засовывать.

Елизавета Николаевна зовёт:

Дети, за стол!

Дети сели завтракать, а обезьянка осталась на полу лежать. И плакать. Тогда воспитательница взяла её и за свой воспитательный стол посадила. Так как лапы у Анфисы были подарками заняты, пришлось Елизавете Николаевне её с ложечки кормить.

Наконец дети позавтракали. И Елизавета Николаевна сказала:

Сегодня у нас большой медицинский день. Я буду учить вас чистить зубы и одежду, пользоваться мылом и полотенцем. Пусть каждый возьмёт в руки учебную зубную щётку и тюбик с пастой.

Ребята разобрали щётки и тюбики. Елизавета Николаевна продолжала:

Взяли тюбик в левую руку, а щётку в правую. Грищенкова, Грищенкова, не надо зубной щёткой сметать крошки со стола.

Анфисе не хватило ни учебной зубной щётки, ни учебного тюбика. Потому что Анфиса была лишняя, незапланированная. Она увидела, что у всех ребят есть такие интересные палочки со щетиной и такие белые бананчики, из которых белые червячки вылезают, а у неё нет, и захныкала.

Не плачь, Анфиса, - сказала Елизавета Николаевна. - Вот тебе учебная банка с зубным порошком. Вот тебе щётка, учись.

Она начала урок.

Итак, выдавили пасту на щётку и стали чистить зубы. Вот так, сверху вниз. Маруся Петрова, правильно. Виталик Елисеев, правильно. Вера, правильно. Анфиса, Анфиса, ты что делаешь? Кто тебе сказал, что зубы надо чистить на люстре? Анфиса, не посыпай нас зубным порошком! А ну-ка, иди сюда!

Анфиса послушно слезла, и её привязали полотенцем к стулу, чтобы она успокоилась.

Теперь переходим ко второму упражнению, - сказала Елизавета Николаевна. - К чистке одежды. Возьмите в руки одёжные щётки. Порошком вас уже посыпали.

Тем временем Анфиса раскачалась на стуле, упала вместе с ним на пол и побежала на четырёх лапках со стулом на спине. Потом влезла на шкаф и там села, как царь на троне.

Елизавета Николаевна говорит ребятам:

Смотрите, у нас царица Анфиса Первая появилась. На троне сидит. Придётся нам её заякорить. Ну-ка, Наташа Грищенкова, принеси мне из гладильной самый большой утюг.

Наташа принесла утюг. Он был такой большой, что она по дороге два раза упала. И проводом от электричества Анфису к утюгу привязали. Её скакательность и бегательность сразу резко упали. Она стала ковылять по комнате, как старушка столетней давности или как английский пират с ядром на ноге в испанском плену в средние века.

Тут телефон зазвонил, папа спрашивает:

Елизавета Николаевна, как там мой зверинец, хорошо себя ведёт?

Пока терпимо, - говорит Елизавета Николаевна, - мы её к утюгу приковали.

Утюг электрический? - спрашивает папа.

Электрический.

Как бы она его в сеть не включила, - сказал папа. - Ведь пожар будет!

Елизавета Николаевна трубку бросила и скорее к утюгу.

И вовремя. Анфиса его в самом деле в розетку вставила и смотрит, как из ковра дым идёт.

Вера, - говорит Елизавета Николаевна, - что же ты за своей сестрёнкой не следишь?

Елизавета Николаевна, - говорит Вера, - мы все за ней следим. И я, и Наташа, и Виталик Елисеев. Мы даже за лапы её держали. А она ногой утюг включила. Мы и не заметили.

Елизавета Николаевна вилку от утюга лейкопластырем забинтовала, теперь её никуда не включишь. И говорит:

Вот что, дети, сейчас старшая группа на пение пошла. Значит, бассейн освободился. И мы с вами туда пойдём.

Ура! - закричали малыши и побежали купальники хватать.

Они пошли в комнату с бассейном. Они пошли, а Анфиса плачет и к ним руки тянет. Ей никак с утюгом ходить нельзя.

Тогда Вера и Наташа Грищенкова ей помогли. Они вдвоём утюг взяли и понесли. А Анфиса рядом шла.

В комнате, где бассейн, было лучше всего. Там цветы росли в кадках. Везде лежали спасательные круги и крокодилы. И окна были до самого потолка.

Все дети как начали в воду прыгать, только водяной дым пошёл.

Анфиса тоже в воду захотела. Она к краю бассейна подошла и как свалится вниз! Только она до воды не долетела. Её утюг не пустил. Он на полу лежал, и проволока до воды не доставала. И Анфиса около стенки болтается. Болтается и плачет.

Ой, Анфиса, я тебе помогу, - сказала Вера и с трудом утюг с края бассейна сбросила. Утюг на дно ушёл и Анфису утащил.

Ой, - кричит Вера, - Елизавета Николаевна, Анфиса не выныривает! Её утюг не пускает!

Караул! - закричала Елизавета Николаевна. - Ныряем!

Она как была в белом халате и в шлёпанцах, так с разбегу в бассейн и прыгнула. Вытащила сначала утюг, потом Анфису.

И говорит: - Эта меховая дурочка меня так измучила, будто я три вагона угля лопатой разгрузила.

Она завернула Анфису в простыню и всех ребят из бассейна достала.

Всё, хватит плавания! Сейчас мы все вместе пойдём в музыкальную комнату и будем петь «Теперь я Чебурашка…»

Ребята быстро оделись, а Анфиса так мокрая в простыне и сидела.

Пришли в музыкальную комнату. Дети встали на длинную лавочку. Елизавета Николаевна села на музыкальную табуретку. А Анфису, всю спелёнутую, посадили на край рояля, пусть сохнет.

И Елизвета Николаевна начала играть:

Я был когда-то странной игрушкой безымянной…

И вдруг послышалось - БЛЯМ!

Елизавета Николаевна удивлённо смотрит по сторонам. Она это БЛЯМ не играла. Она снова начала:

Я был когда-то странной игрушкой безымянной,
К которой в магазине…

И вдруг снова - БЛЯМ!

«В чём дело? - думает Елизавета Николаевна. - Может быть, в рояле мышка поселилась? И по струнам стучит?»

Елизавета Николаевна крышку подняла и в пустой рояль полчаса смотрела. Никакой мышки.

И снова начинает играть:

Я был когда-то странной…

И снова - БЛЯМ, БЛЯМ!

Ничего себе! - говорит Елизавета Николаевна. - Уже два БЛЯМа получилось. Ребята, вы не знаете, в чём дело?

Ребята не знали. А это Анфиса, завёрнутая в простыню, мешала. Она незаметно ножку высунет, сделает БЛЯМ по клавишам и ножку снова в простыню вдёрнет.

Вот что получилось:

Я был когда-то странной
БЛЯМ!
Игрушкой безымянной,
БЛЯМ! БЛЯМ!
К которой в магазине
БЛЯМ!
Никто не подойдет
БЛЯМ! БЛЯМ! БУХ!

БУХ получилось потому, что Анфиса довертелась и с рояля рухнула. И все сразу поняли, откуда эти БЛЯМ-БЛЯМы сыпались.

После этого в жизни детского сада было некоторое затишье. То ли Анфиска устала каверзничать, то ли за ней очень внимательно все смотрели, но за обедом она ничего не выкинула. Если не считать, что она тремя ложками суп ела. Потом спала тихо вместе со всеми. Правда, спала на шкафу. Но с простынёй и подушкой, всё как положено. Никаких горшков с цветами по комнате не рассыпала и со стулом за директором не бегала.

Елизавета Николаевна даже успокоилась. Только рано. Потому что после полдника было художественное вырезание. Елизавета Николаевна сказала ребятам:

А сейчас все мы дружно возьмём ножницы и будем из картона вырезать воротнички и шапочки.

Ребята пошли дружно брать картон и ножницы со стола. Анфисе ни картона, ни ножниц не хватило. Ведь Анфиса как была незапланированная, так незапланированной и осталась.

Мы берём картон и вырезаем кружочек. Вот так, - Елизавета Николаевна показала.

И все ребята, высунув языки, стали вырезать кружочки. У них получались не только кружочки, но и квадратики, треугольники и блины.

А где мои ножницы?! - закричала Елизавета Николаевна. - Анфиса, покажи мне свои ладошки!

Анфиса с удовольствием показала чёрные ладошки, в которых ничего не было. А задние лапы спрятала за спину. Ножницы, конечно же, были там. И пока ребята вырезали свои кружочки и козырёчки, Анфиса тоже вырезала дырочки из подручного материала.

Все так увлеклись шапочками и воротничками, что не заметили, как час прошёл и родители стали приходить.

Забрали Наташу Грищенкову, Виталика Елисеева, Борю Голдовского. И вот папа Веры пришёл, Владимир Фёдорович.

Как тут мои?

Хорошо, - говорит Елизавета Николаевна. - И Вера, и Анфиса.

Неужели Анфиса ничего не натворила?

Как не натворила? Натворила, конечно. Всех зубным порошком посыпала. Чуть пожар не устроила. В бассейн с утюгом прыгнула. На люстре качалась.

Значит, не берёте её?

Почему не берём? Берём! - сказала воспитательница. - Вот сейчас мы кружочки режем, а она никому не мешает.

Она встала, и все увидели, что её юбка в кружочках. И её длинные ноги изо всех кружочков сверкают.

Ах! - сказала Елизавета Николаевна и даже присела. А папа взял Анфису и отобрал у неё ножницы. Они у неё в задних лапах были.

Эх ты, чучело! - сказал он. - Сама своё счастье испортила. Придётся тебе дома сидеть.

Не придётся, - сказала Елизавета Николаевна. - Мы берём её в детский сад.

И ребята запрыгали, заскакали, заобнимались. Так они Анфису полюбили.

Только обязательно принесите справку от врача! - сказала воспитательница. - Без справки в детский сад ни один ребёнок не пройдёт.